рука;
Он оставил имя, при виде которого мир побледнел,
Указать на мораль или украсить сказку.
Как полководец Ли тоже был готов рисковать своими подводами и не боялся, что его численно превзойдут; эти черты он, безусловно, разделял с Карлом XII, а также харизму и репутацию храбреца, которые все еще витают вокруг шведского короля-воина спустя почти четыре столетия после его смерти. Если Ли в юности был вдохновлен чтением о подвигах двух таких знаменитых генералов, то иронично, что ему было пятьдесят четыре года, когда он впервые вышел на поле боя, полностью командуя армией, - возраст, когда большинство великих генералов истории уже давно ушли в отставку или были убиты. Прошло тридцать шесть лет с тех пор, как он читал Наполеона или Вольтера о Карле XII в Вест-Пойнте, будучи кадетом (хотя он освежит в памяти первую книгу, когда станет суперинтендантом Вест-Пойнта), и все же в 1862 году он смог в одночасье вспомнить их уроки и опыт на поле боя, как будто они были прочно запечатлены в его сознании, готовые и ожидающие момента, когда они понадобятся.
Правда в том, что в голове Ли всегда происходило нечто, чем он ни с кем не делился и что его знаменитое "мраморное лицо" скрывало, то ли по счастливой случайности, то ли усилием воли - холодный и расчетливый блеск; ум, способный быстро найти альтернативное тактическое решение любой проблемы; нетерпение к людям, чей ум работал менее быстро, чем его собственный, или колебавшимся там, где он мог бы броситься вперед; и свирепость, которая, будучи испытанной в бою, поразила бы и ужаснула большинство его противников, за исключением, возможно, Улисса С. Гранта, который сам в прошлом был мастером скрывать военный гений и смелость под непривлекательной внешностью.
Наверное, нельзя назвать скромным человека, который видел, как перед ним шествует целый армейский корпус, полк за полком, развернуты знамена и боевые флаги, сверкают штыки и мечи, отданные в честь, глаза всех людей устремлены на него, или которого подбадривали люди, идущие по его приказу на верную смерть. "Хорошо, что война так ужасна, иначе мы бы полюбили ее", - сказал Ли генералу Лонгстриту, когда они наблюдали за незадачливыми войсками генерала Бернсайда, идущими к ним на смерть под Фредериксбургом в 1862 году. Это замечание трудно совместить с образом мученика "проигранного дела" или с образом Ли как человека, который воевал не по своей воле и с муками совести. Хотел он того или нет, но Ли был идеальным воином: сражение стимулировало его, выявляло чувства и качества, скрывавшиеся за тщательно культивируемой стоической маской. Ни один другой американский генерал не воплотил в жизнь столь четко и эффективно знаменитую рекомендацию Жоржа Дантона генералам Французской революции от 2 сентября 1792 года: "Il nous faut de l'audace, and encore de l'audace, and toujours de l'audace". Ли был политически консервативен - его аргументом против отделения было то, что это была всего лишь замаскированная революция, - смелость всегда была ключевым фактором в его стратегии и тактике боя; его специальностью было внезапное, смелое использование сиюминутной возможности, которую он один видел в расположении или позиции противника.
В конце второго года обучения Роберта в Вест-Пойнте его послужной список продолжал оставаться завидным, и он был достаточно уверен в себе, чтобы подать заявление об отпуске. Он накопил достаточно денег, чтобы оплатить дорогу домой, и написал матери письмо, чтобы она одобрила его заявление на отпуск, хотя разрешение будет зависеть от результатов его экзаменов. У него не было причин для беспокойства: в учебе он был "четвертым в классе и набрал 286 баллов из 300 возможных". Это, вместе с безупречным поведением, позволило ему занять второе место в классе - первым, как обычно, был Чарльз Мейсон, - и он продолжал оставаться штаб-сержантом и был внесен в список "выдающихся кадетов". 30 июня он смог уехать в Виргинию, чтобы впервые за два года побывать дома.
"Дом" было трудно определить. Мать Роберта, хотя ей было всего пятьдесят четыре года, все больше слабела от болезни и забот по воспитанию детей на самые скудные доходы, и жила со старшим братом Роберта, Картером, в Джорджтауне. Картер, окончив Гарвард, занимался адвокатской практикой в Вашингтоне, но отсутствие амбиций, неприязнь к юриспруденции как к профессии и некая dolce far niente уже оказывали неблагоприятное влияние на его карьеру, хотя, казалось, его это не волновало. Он достаточно точно подвел итог: "Я забавен и весел", - что сильно отличалось от настроения Роберта или среднего брата, Сиднея Смита, серьезного и преданного своему делу морского офицера. Роберт всегда был тем, кто заботился об их матери, поэтому неудивительно, что, вернувшись домой, он, несмотря на ухудшающееся здоровье, умудрился нанести ей ряд визитов к родственникам Картеров. Куда бы они ни приходили, Картером восхищались за "его песни и истории, остроумие и хорошее настроение", в то время как Роберта, значительно более скромного и не стремящегося быть жизнью вечеринки везде, куда бы он ни пришел, восхищали прежде всего его хорошая внешность, безупречные манеры и его внешний вид в военной форме. Это не значит, что он был более молодой версией того торжественного и достойного общественного деятеля, которым он стал впоследствии - он обладал острым чувством юмора, хорошо танцевал, был флиртующим (в рамках приличий); Он привлекал внимание молодых женщин из обширного клана Ли и Картеров, включая Мэри Анну Рэндольф Кьюстис, к которой Роберт обращался "кузина", дочь внука Марты Вашингтон Джорджа Вашингтона Парка Кьюстиса, владельца Арлингтона, впечатляющего особняка с колоннами, напоминающего "афинский храм", который он построил над Вашингтоном. Арлингтон стал для него вторым домом - или даже первым, поскольку другого у него не было.
Наслаждение Роберта от отпуска и его радость от того, что он вернулся к семье в разгар "сезона визитов" в Вирджинию, в облегающем сером мундире с рядами сверкающих пуговиц, могли быть омрачены разгорающимся скандалом в семье Ли, о котором он вряд ли мог не знать, тем более что его родственники Картеры не преминули бы об этом пошептаться. Старшего сына светлого Гарри Ли, Генри Ли IV, владельца Стратфорд-Холла, где родился Роберт, теперь называли "черным Гарри", как будто он был намерен превзойти отца в позоре и долгах. Будучи на двадцать лет старше своего сводного брата Роберта, Генри Ли уже успел стать печально известной фигурой, по масштабам превосходящей своего отца, и грозил навлечь позор на всех членов семьи Ли, какими бы далекими и респектабельными они ни были. И все это, а худшее было
